Здравствуйте!

Какими качествами обладает душа или, что значит душевные качества? На мой взгляд это честность, открытость, искренность, верность, доброта (разумная доброта), чувство собственного достоинства или уважение к себе, гордость (но не гордыня), порядочность (но не высокомерие). Под разумной добротой я понимаю, доброту к тем людям, которые по настоящему в ней нуждаются, а не к тем которые просто хотят сесть на шею или переложить всю ответственность на вас. Самый сильный душевный поступок, это когда человек полностью отдаёт себя, ради другого или других людей. Когда он отбрасывает всё и концентрируется только на том ради кого он это делает. Я думаю эти качества, это то, что мы приобретаем на всегда и не расстаёмся с этим ни когда даже после смерти. По этим качествам можно определить мудрость или чистоту души, чем более развиты эти качества в человеке, тем более чистая и мудрая у него душа. Задумайтесь; деньги, имущество, квартира, компьютеры, одежда и даже тело это ведь всё временно. Любой хозяин, который владеет домами, машинами, яхтами посвятил этому жизнь и не о чём кроме этого не думает. Этот человек по сравнению с тем, который в своей жизни испытал настоящую любовь, у которого есть друзья которым он может доверять и у которого есть близкие люди которые его искренне любят. Человек владелец, человек с имуществом нищий. Что он может взять с собой после смерти, имущество, что он с ним будет делать? Или душа, которая и после смерти останется чистой, честной, искренней, верной и доброй.

По-моему сейчас идёт битва за наши ценности, и многие её проигрывают в погоне за деньгами или удовольствиями. А не которые просто готовы их отдать лишь потому, чтоб не отличаться от других, быть такими же, как все, подходить под шаблон. Ну а если быть честным самим с собой, этой дорожкой мы всё дальше и дальше уходим от собственного счастья. Так, что это лично проблемы каждого, как и куда ему идти.

А сейчас процитирую отрывок из прочитанного мной рассказа «Возвращённый ад» Александр Грин

«Был поздний вечер, когда в трактир «Весёлый гусар» посыльный доставил мне письмо с надписью на свежезаклеенном конверте: «Г. Марку от Визи». Пьяный, но не на столько, чтобы утратить способность читать, я раскрыл конверт с сильным любопытством зрителя, как если бы присутствовал при чтение письма человеком посторонним мне – другому, тоже постороннему. Некоторое время строки шевелились, как живые, под моим неверным и возбуждённым взглядом; преодолев это неудобство, я прочитал:

Милый, мне очень тяжело писать тебе последнее, совсем последнее письмо, но я больше не силах жить так, как живу теперь. Несчастье изменило тебя. Ты, может быть, и не замечаешь, как резко переменился, какими чужими и далёкими стали мы друг другу. Всю зиму я ждала, что наше хорошее, чудесное прошлое вернётся, но этого не случилось. У меня нет сознания, что я поступаю жестоко, оставляя тебя. Ты не тот, прежний, внимательный, осторожный, большой и чуткий  Галь, какого я знала. Господь с тобой! Я не знаю, что произошло с твоей прошлой душой. Но жить так дальше, прости меня, - не могу! Я подробно написала всё издателю «Метеора», он обещал назначить тебе жалованье, которое ты будешь получать, пока не сможешь снова начать работать. Прощай! Я уезжаю; прощай и не ищи меня. Мы больше не увидимся никогда.

Визи

- «Визи», _ повторил я вслух, складывая письмо. В этот момент, роняя прыгающий мотив среди обильно политых вином столиков, взвизгнула скрипка наёмного музыканта, обслуживающего компанию кочегаров, и я заметил, что музыка подчёркивает письмо, делая трактир и его посетителей своими, отдельными от меня и письма; я стал одинок и, как бы не вставая ещё с места, вышел уже из этого помещения.

Встревоженный неожиданностью, самим фактом неожиданности, безотносительно к его содержанию, осилить которое мне ещё не дано, я поехал домой с ясным предчувствием тишины, ожидающей меня там, - тишины и отсутствия Визи. Я ехал, думая только об этом. Неизвестно почему, я ожидал, что встречу дома вещи более значительные, чем письмо, что произойдут некие разъяснения случившегося. Содержание письма, логически вполне ясное, - внутренне отвергалось мной, в силу того что я не мог представить себя на месте Визи. Вообще же, помимо глухой тревоги, вызванной впечатлением резкого обрыва привычных и ожидаемых положений, я не испытывал ничего ярко горестного, такого, что сразу потрясло бы меня, однако сердце билось сильнее и путь к дому показался не близким.

Я позвонил. Открыла прислуга, меланхолическая, пожилая женщина; глаза её остановились на мне с каменной осторожностью.

- Барыня дома? – спросил я, хотя слышал тишину комнат и задумчивый стук часов и видел, что шляпы и пальто Визи нет.

- Они уехали, - тихо сказала женщина, - уехали в восемь часов. Вам подать ужин?

- Нет, - сказал я, направляясь к тёмному кабинету, и, постояв там во тьме у блестящего уличным фонарём окна, зажег свечу, затем перечитал письмо и сел, думая о Визи. Она представилась мне едущей в вагоне, в пароходной каюте, в карете – удаляющейся от меня по прямой линии; она сидела, я видел только её затылок и спину и даже, хотя слабо, линию щеки, но не мог увидеть лица. Мысленно, но со всей яркостью действительного прикосновения я взял её голову, пытаясь повернуть к себе; воображение отказывалось закончить этот поступок, и я по-прежнему не видел её лица. Тоскливое желание заглянуть в её лицо некоторое время не давало мне покоя, затем, устав, я склонился над столом в неопределённой печальной скуке, лишённой каких бы то ни было размышлений.

Не знаю, долго ли просидел я так,  пока звук чего-то, упавшего к ногам, не заставил меня нагнуться. Это был ключ от письменного стола, упавший из под моего локтя. Я нагнулся, поднял ключ, подумал и открыл средний ящик, рассчитывая найти что-то, имеющее, быть может, отношение к Визи, - неопределённый поступок, вытекающий скорее из потребности действия, чем из оснований разумных.

В ящике я нашёл много писем, к которым в эти минуты не чувствовал ни какого интереса, различные мелкие предметы: сломанные карандаши, палочки сургуча, несколько разрозненных запонок, резинку и пачку газетных вырезок, перевязанную шнурком. То были статьи из «Вестника» и «Метеора» за прошлый год. Я развязал пачку, повинуясь окрепшему за последний час стремлению держать сознание в связи со всем, имеющем отношение к Визи. Статьи эти вырезала и собирала она, на случай, если бы я захотел издать их отдельной книгой.

Я развязал пачку, разглядывая заглавия, вспоминая обстоятельства, при которых была написана та или иная вещь и даже, приблизительно, скелетное содержание статей, но далёкий от восстановления, так сказать, атмосферы сознания, характера настроения, облекавших работу. От заглавий я перешёл к тексту, пробегая его с равнодушным недоумением, - всё написанное казалось отражением чуждого ума и отражением бесцельным, так как вопросы, трактованные здесь,  как то: война, религия, критика, театр и т.д., - трогали меня не больше, чем снег, выпавший, примерно, в Австралии.

Так, просматривая и перебирая пачку, я натолкнулся на статью, озаглавленную: «Ценность страдания», статью, написанную приёмом сильных контрастов и в своё время наделавшую немало шума. В противность прежде прочтенному, некоторые выражения этой статьи остановили моё внимание, в особенности одно: «Люди с так называемой «душой на распашку» лишены острой и блаженной сосредоточенности молчания: не задерживаясь, без тонкой силы внутреннего напряжения, могли бы стать ценным и глубоким переживанием». Я прочитал это два раза, томясь вспомнить какое, в связи с Визи, обстоятельство родило эту фразу и, с неожиданной, внутренне толкнувшей отчетливостью, вспомнил! – так ясно, так проникновенно и жадно, что встал в волнении чрезвычайном, почти болезненном. Это сопровождалось заметным ощущением простора, галлюцинаторным представлением того, что стены и потолок как бы приобрели большую высоту. Я вспомнил, что в прошлом году, летом, подошёл к Визи с невыразимо ярким приливом нежности, могущественно требовавшим выхода, но, подойдя, сел и не сказал ничего, ясно представив, что чувство, исхищенное словами, в неверности и условности нашего языка, оставит терпкое сознание недосказанности и, конечно, никак уже не выразимого словами, приниженного экстаза. Мы долго молчали, но я, глядя в улыбающиеся глаза Визи, вполне понимавшей меня, был очень, бескрайне полон ею и своим сжатым волнением. После того я написал вышеприведённое рассуждение.

Я вспомнил это живо – и сердцем, а не механически, мне не сиделось, я прошёлся по кабинету, в углу лежал скомканный лист бумаги, я поднял его, развернул и, с изумлением, чуждым ещё догадкам, увидел, что лист, не вполне дописанный красивым, мелким почерком Визи, был не чем иным, как не оконченной, но разработанной уже в значительной степени моей статьёй, с заголовком: «Ртутные рудники Херама», статья Г. Марка. Я никогда не писал этой статьи и не диктовал её ни кому, я ничего не писал. Я прочёл написанное со вниманием преступника, читающего копию приговора. Живое, интересное и оригинальное изложение,  способность охватить ряд явлений в немногих словах, выделение главного из массы не существенного и, как аромат цветка, свойственные только женщинам, свои, никогда не приходящие нам в голову слова, очень простые и всем известные, с несколько интимным оттенком, например: «совсем просто», «замечательно хорошие», «как взглянуть» - делали написанное прекрасной работой. Статья Г. Марка», - снова прочёл я… и стало мне в невольных, неудержимых, тяжких слезах спасительно-резкой скорби – ясным всё.

Я сидел не подвижно, пытаясь овладеть положением. «Я никогда больше не увижу её», - сказал я,  проникаясь, под впечатлением тревоги и растерянности, особым вниманием к слову «никогда». Оно выражало запрет, тайну, насилие, и тысячу причин своего проявления. Весь «я» был собран в этом одном слове. Я сам, своей жизнью вызвал его, тщательно обеспечив ему живучесть, силу и неотразимость, а Визи оставалось только произнести его письменно, чтобы, вспыхнув чёрным огнём, стало оно моим законом, законом неумолимым. Я представил себя прожившим миллионы столетий, механически обыскивающим земной шар в поисках Визи, уже зная на нём каждый вершок воды и материка, - механически, как рука шарит в пустом кармане потерянную монету, вспоминая скорее её прикосновение, чем надеясь произвести чудо, и видел, что «никогда» смеётся даже над бесконечностью.

Я думал теперь упорно, как раненый, пытающийся с замиранием сердца  предугадать глубину ранения, сгоряча ещё не очень чувствительного, но отражённого в инстинкте страхом и возмущением. Я хотел видеть Визи, и видеть возможно скорее, чтобы её присутствием ощупать свою рану, но это чёрное «никогда» поистине захватывало дыхание, и я бездействовал, пока взгляд мой не упал снова на не оконченную Визи статью. Мучительное представление об её тайной, тихой работе, об её стараниях путём длительного и возвышенного подлога скрыть от других моё духовное омертвение было ярким до нестерпимости. Я вспомнил её улыбку, походку, голос, движения, наклон головы, её фигуру в свете и в сумерках, - во всём этом, так драгоценном теперь, не сквозило никогда даже намёка на то, что она делала для меня. Долго молчаливая любовь возвращалась ко мне, но как! И с какими надеждами! – с меньшими, чем у смертельного больного, ещё дышащего. Но думающего только о смерти.

Я встал, прислушиваясь к себе и размышляя как прежде: отчётливо вокруг каждой мысли толпу созвучных ей представлений, со всем её оглушительным эхом в далях сознания. Я видел, что встряхиваюсь и освобождаюсь от сна. Я встал с единственным, неотложным решением отыскать Визи, спокойно зная, что отныне, с этого мгновения увидеть её становится единственной целью жизни. Насколько вообще всякое решение приносит спокойствие, насколько я получил его, приняв такое решение, но спокойствие подобного рода охотно променял бы на любую унизительную из пыток.

Здравствуйте! Соскучился по вам! : )

Я буквально на днях дочитал книгу Эриха Фромма и хочу вкратце своими словами описать, что я из неё понял, а скорее даже подтвердил, что я уже знал. У меня часто так бывает, что я прихожу к какому то выводу или во, что то верю и нахожу подтверждения этому, в какой ни будь книги или в каком ни будь фильме. И что самое интересное, что это происходит одно следом за другим. Думая о чём-то я следом вижу на эту тему фильм  или читаю книгу, подтверждая свои мысли. До того как я прочитал эту книгу я пришёл к выводу, что механическая жизнь работа дом работа, каждый день восемь часов всё одно и тоже превращает нас в роботов, в бесчувственных роботов. Постепенно мы превращаемся в винтики, в бездушных существ и уже не система существует для нас, а мы для неё. Хотя должно быть всё наоборот. Система должна подстраиваться под нас, а не мы под неё.

Ну, в общем, это очень сложная тема, лучше процитирую книгу «Искусство любить»

«Здесь однако возникает важный вопрос. Если вся наша социальная и экономическая организация основывается на том, что каждый ищет выгоды для себя самого, если она руководствуется принципом эгоизма, только смягченного этическим принципом честности, как можно делать бизнес, как можно действовать в рамках существующего социального уклада и в то же время любить? Разве любовь не предполагает отказа от всех светских интересов и не требует разделить участь беднейших? Радикально отвечали на этот вопрос христианские монахи и люди вроде Толстого, Альберта Швейцера и Симоны Вейл. Есть и такие, кто считает принципиально несовместимыми любовь и нормальную светскую жизнь в нашем обществе. Они пришли к выводу, что говорить о любви сегодня это значит участвовать в общей лжи. Они заявляют, что в сегодняшнем мире могут любить только мученик или сумасшедший, а потому всякое обсуждение любви это не что иное как проповедь.

Такая очень почтенная точка зрения может легко послужить рационализации цинизма. В действительности, ее безотчетно придерживается обычный человек, который думает: "хотел бы быть хорошим христианином - но пришлось бы умереть с голоду, если б я воспринял это серьезно". Этот "радикализм" в конечном счете, ведет к моральному нигилизму. И "радикальные мыслители", и обычный человек это лишенные любви автоматы, и единственное различие между ними в том, что обычный человек не осознает этого, а "радикальный мыслитель" это осознает и признает "историческую необходимость" данного положения вещей.

Я убежден, что признание абсолютной несовместимости любви и "нормальной" жизни правильно только в абстрактном смысле. Принцип, лежащий в основе капиталистического общества, и принцип любви несовместимы. Но современное общество в своем конкретном проявлении представляет собой сложный феномен. Продавец бесполезного товара, например, не может исполнять свою экономическую функцию, не прибегая ко лжи, а квалифицированный рабочий, химик или физик может. Подобным образом, фермер, рабочий, учитель и многие другие профессии могут пытаться любить, не прекращая своих экономических функций. Даже если признать, что принцип капитализма несовместим принципом любви, нужно признать, что "капитализм" сам по себе является сложной и постоянно изменяющейся структурой, которая все же допускает много нонконформизма и личной свободы.

Говоря это, я, однако не склонен предполагать, что существующая ныне социальная система будет продолжать свое существование бесконечно, и в то же время надеяться на реализацию идеала любви к своему ближнему. Люди, способные любить, при нынешней системе по необходимости составляют исключение; любовь является по необходимости маргинальным явлением в сегодняшнем западном обществе. Не столько потому, что многие профессии не допускают отношений любви, сколько потому, что дух общества, сосредоточившего свой интерес на производстве товаров и алчущего товаров, таков, что только нонконформист может успешно защищать себя от него. Те, кто серьезно относятся к любви, как единственному разумному ответу на проблему человеческого существования, должны прийти к выводу о необходимости важных и радикальных перемен в нашей социальной структуре, если любви предстоит стать общественным, а не исключительно индивидуальным и маргинальным явлением. О направлении таких перемен в рамках этой книги можно только намекнуть. Наше общество управляется менеджерской бюрократией, профессиональными политиками; люди подвергаются массовому внушению, их цель, вернее самоцель - больше производить и больше потреблять. Все виды деятельности подчинены экономическим целям, средства становятся целями, человек является автоматом - хорошо накормленным, хорошо одетым, но без какого - либо высшего интереса к своим характерным человеческим качествам и функциям. Если человек в состоянии любить, он должен занять свое высшее положение. Экономическая машина должна служить ему, а не он ей. Он должен получить право участвовать в переживании, участвовать в работе, а не только, в лучшем случае, в прибылях. Общество должно быть организовано таким образом, чтобы социальная, любящая природа человека не отделялась от его социального существования, а воссоединилась с ним. Если правда, как я пытался показать, что любовь это единственный здравый и удовлетворительный ответ на проблему человеческого существования, то любое общество, которое исключает развитие любви, должно в конце концов погибнуть от того, что оно противоречит основным потребностям человеческой природы. На самом деле, говорить о любви - это не "проповедь" по той простой причине, что это значит говорить о высшей и истинной потребности каждого человеческого существа. То, что эта потребность скрыта, не означает, что ее не существует. Анализ природы любви раскрывает ее общее отсутствие сегодня и ведет к критике социальных условий, ответственных за это отсутствие. Вера в возможность любви как социального, а не только исключительно индивидуального явления, это разумная вера, основанная на способности понимания самой природы человека».

Здравствуйте девушки! Новый букет для вас. Здравствуйте мужчины! Девушки вы как всегда прекрасны и в одноклассниках и в контакте и наяву. : )

Сегодня я хочу поговорить о невероятном и труднообъяснимом. У меня в жизни такое происходило. Я об этом мало кому говорю, потому, что это трудно доказуемо и потому, что в это трудно поверить. В общем, у меня были такие случайности в жизни. Они стали происходить, когда я немного стал разбираться в психологии людей. Я не буду называть не имён ни подробностей, главное передам смысл.

 У одного человека были ключи от моей квартиры, он мне сказал, что отдал их мне, в чём я был не уверен, просто поверил ему на слово. Однажды я вернулся домой и по каким-то мелочам я заметил, я почувствовал, что у меня кто-то был дома. Я как будто проследил его действия, куда как он прошёл. На следующий день уходя, я закрыл вторую дверь на замок, ключей от которой не у кого не было. В тот же день, раздался звонок, и она раздражённым голосом говорит, что хотела бы забрать одну вещь, так я узнал, что всё-таки ключ у неё есть.

Был в моей жизни более позитивный случай с хорошим концом. Я продавал машину «Газель» мы с покупателем посмотрели её, проехались на ней, обсудили цену, он и говорит; - давай её сразу ко мне в гараж поставим, я ещё движок посмотрю, он решил её брать. Человек приехал на очень хорошей дорогой машине «Таурек» он был открыт, не чего скрывал. Я говорю; - без проблем, давай её поставим тебе в гараж. Документы на машину остались у меня. Днём позже. Мы с ним договорились оформлять документы, но у меня на работе не получалось освободится. Подъехав ко мне, покупатель говорит; - дай мне документы, если с документами всё в порядке, я сразу их оформлю и вечером привезу деньги. В этот момент я засомневался, посмотрел ему в глаза, я дал ему документы. Вечером я немного волновался, он не звонил, позвонил я сам, голос в трубке говорит; - я подъеду с минуты на минуту, подъеду и привезу деньги. Через пятнадцать минут мы сидели у него в машине, я пересчитывал деньги, всё было в порядке. Острота ситуации в том, что машина была не моя, и деньги за неё, я должен был отдать другому человеку.

Самое странное и не понятное событие в моей жизни, которое совпало со многими переменами в моей жизни. Я не могу рассказать его в подробностях, я опишу его образно. Это происходило, словно я хожу по краюшку обрыва и в любой момент могу туда свалится. Эти события длились всего несколько дней, но их значимость в жизни, да и просто насыщенность этих дней просто зашкаливала. Это было так, словно у меня была колода карт, и я точно знал, какую карту сейчас вытяну, но если я ошибусь, то последует выстрел, мне всегда везло, кроме последней карты. Я ошибся, но выстрел меня не убил, а всего лишь ранил. На этом игра закончилась, но этот азарт и этот риск, я не забуду никогда. И дай Бог мне испытать такой же остроты чувство, но пусть это будет любовь. Всё!

Цитирую Эрих Фромм «Искусство любить», я наконец её дочитал. : )   

"Чтобы верить, нужна отвага, способность идти на риск, готовность принять даже муки и разочарование. Кто дорожит безопасностью и спокойствием, как первостепенными условиями жизни, тот не может верить; кто ушел в глухую оборону, где средствами безопасности служат дистанция и собственность, тот сам делает себя узником. Чтобы быть любимым и любить, необходима отвага, отвага считать определенные ценности достойными высшего внимания, а также отвага ради этих ценностей ставить на карту все.

Такая отвага сильно отличается от отваги, о которой говорил известный фанфарон Муссолини, когда употребил лозунг "жить среди опасностей". Его род отваги это отвага нигилизма. Она коренится в разрушительной установке по отношению к жизни, в готовности потерять жизнь из-за неспособности любить ее. Отвага отчаяния противоположна отваге любви так же, как вера в силу противоположна вере в жизнь. Существует ли что-то, что надо практиковать, чтобы верить и быть отважным? По правде говоря, веру можно практиковать каждый момент. Веры требует воспитание ребенка; веры требует засыпание, вера требуется, чтобы начать любую работу. Но мы все привыкли иметь этот вид веры. Кто не имеет ее, тот страдает от тревоги за своего ребенка или от бессонницы, или от неспособности к любой созидательной работе, или становится подозрителен, воздерживается от тесных контактов с кем бы то ни было, или становится ипохондриком, или неспособен составлять долгосрочные планы. Придерживаться собственных суждений о человеке, даже если общественное мнение или какие-то непредвиденные факты, казалось бы, противоречат этому суждению; придерживаться собственных убеждений, даже если они непопулярны, - все это требует веры и отваги. Принимать трудности, поражения и горести жизни как испытания, из которых мы выходим более сильными, а не как несправедливую кару, которая не должна была постигнуть нас, - это тоже требует веры и отваги.

Практикование веры и отваги начинается с мелочей повседневной жизни. Первый шаг - это заметить, где и когда вера была утрачена, исследовать "объяснение, которые используются, чтобы скрыть эту утрату веры, осознать, где ты действовал трусливо, и опять же, как эта трусость объяснялась. Осознать, как каждая измена вере ослабляет тебя, а возрастающая слабость ведет к новым изменам, и так далее, по порочному кругу. Тогда человек осознает, что, хотя сознательно боялся оказаться нелюбимым, на самом деле это был страх перед любовью, страх, обычно не осознаваемый. Любить значит довериться, отдаться полностью в надежде, что твоя любовь возбудит любовь в любимом человеке. Любовь это акт веры, и кто имеет мало веры, тот имеет и мало любви. Что можно еще сказать о практике веры? Вероятно, кто-то другой и может, и если б я был поэтом или проповедником, я тоже попытался бы. Но так как я ни поэт, ни проповедник, я не могу и пытаться более говорить о практике веры, хотя я надеюсь, что тот, кто действительно хочет, может научиться верить, как ребенок учится ходить".